shattered - trading yesterday
jason walker - down
3 doors down - changes
Мам, я пишу тебе это письмо, заранее зная, что ты никогда его не прочтешь. Оно никогда не достигнет адресата, никогда не попадет тебе в руки. Никогда. Ненавистное слово. Мам, а знаешь, я ведь прощаю тебя. Столько времени уже прошло, я устала помнить, устала ждать, устала верить. И не забудь передать отцу. Я любила вас, считала самыми лучшими родителями, а вы спасовали при первых трудностях. Нельзя отказываться от собственных детей, нельзя предавать их надежду. Знай, если у меня когда-нибудь будет сын или дочь, они никогда не узнают о вашем грехе. Никогда. Уже впечаталось в душу.
А мы ведь были такое хорошей семьей, ты же помнишь. По выходным всегда ездили в лес, я училась играть на флейте, а ты нежно гладила по голове, говоря о том, насколько сильно любишь. Ты лгала мне мама, и отец лгал. Ненавижу. Остается заметным следом на коже. Но я простила, уже давно простила, хотя грезила о том, что когда-нибудь отомщу. Знаешь, мам, уже не хочется. Не хочется пачкать руки. Вы все равно рано или поздно умрете. От старости, от болезни, но умрете. Вас накажут, кто-то там, наверху. Он накажет, я верю.
Все началось тогда, помнишь? В этот день, когда на меня напала собака, оставив рваные раны у меня на боку. Врачи говорили, что я могу и не выжить, слишком большая кровопотеря. Но нет. Мам, я осталась для тебя. Только как оказалось напрасно. Но тогда все началось.
Они шептали, пытались говорить со мной. А я просыпалась среди ночи, будила криком. Меня надо было пожалеть, сказать, что все будет хорошо, а не бить по лицу. Мне не было больно физически. Это тело. Это проходит. Душе всегда больнее. Тебе не нравилось, что я поднимала всех на ноги в три часа ночи. Можно было бы и смириться. Ненавижу. Отголоском в голове.
Голоса говорили о своей смерти, они шептали, смеялись, прятали мои вещи. Мам, призраки существуют. Зря ты не верила. Когда-нибудь ты станешь одной из них, прошу, не приходи ко мне. Я видела сны, которые сбывались, я могла сама уходить в сны, показывая то, что захочу. Это дар, мама, я так считала. До определенного момента. Одиночество. Выжжено на щеке.
Там было плохо. Я была слабой четырнадцатилетней девочкой, а ты с отцом отдала меня в больницу для душевнобольных. Я не была такой. Я нормальная, неужели ты не видишь, мама? Среди этих несчастных, я сама больше походила на призрака. Жалкая, слабая, никому не нужная, брошенная погибать среди боли и страданий. Мама, ты не знаешь, какого здесь. Все вокруг пропитано болью, она сочится из воздуха, из предметов, даже из еды. Как мне страшно, как мне плохо. Я засыхаю здесь. Больно. Иголками под кожу.
Мне восемнадцать, я все больше начинаю верить в то, что сошла с ума. Я уже не сопротивляюсь, я говорю с ними, выслушиваю их. Они больше не смеются, они сострадают мне. Я вижу женщину, она утопила своих детей, а потом перерезала себе горло. Ей хватило мужества отправиться к ним, она читала мне сказки. Мам, мертвая девушка читала мне сказки вместо тебя. Представляешь? Я насквозь пропиталась сумасшествием, оно здесь везде, я стала его частью. С каждым годом, проведенным здесь, я понимаю, что мне не помочь. Таблетки не помогают, собственно, всем плевать. Сумасшедшая. Вертится на языке.
Я видела перед собой только ее одну. Она понимала. Девочка, которая верила каждому моему слову. Которая говорила, что все пройдет, надо перетерпеть. Я не помню ее имени, но я помню светлые волосы и печальные глаза. Она была такой же как и я. Ей говорили, что она больна, а потом мы сидели в саду и я клала ей голову на плечо. Девочка отпечатком осталась в моей памяти. Я не забуду.
Сегодня мне двадцать. А я все по-прежнему никому не нужна. Ты ни разу не навестила меня, почему? Неужели ты так ненавидишь меня, что не могла прислать даже открытку на мой день рождения? Я задаю себе вопрос, чем могла провиниться перед тобой. Может тем, что так сильно любила? Пустота. Огромной дырой в груди. Ко мне пытался приставать санитар. Я воткнула ему в глаз карандаш. Кажется, он умер от болевого шока. Странно, насколько слабым было его сердце. Теперь он здесь, с другими духами, каждый день винит меня в своей смерти. Я не отвечаю. Мне снится Хаос, полная разруха, но пока что это не сбывается. Теперь я в одиночной камере для особо буйных. Там нет ничего. Только крошечное, размером с пачку сигарет, окно. Я забыла свет, забыла тепло, забыла запахи. Стало так ужасно пусто. Здесь темно, холодно и страшно. Я наедине со своими кошмарами. Даже снотворное уже не помогает.
Я кричала, била кулаками стену. Все без толку. Боль не унималась, страх липкими и цепкими руками обвивал и подвешивал под потолком. Здесь не было ничего кроме гнетущей пустоты. Я плавилась от нее, ломалась, хребет моего сознания хрустел под тяжестью темноты и боли. Мне казалось, уже нет пути назад. Я зарывалась в себя, я скулила как побитая жизнью собака, кем я была? Разве что куском мяса и никчемности. Я как губка впитала в себя все безумие, всю боль и страдания этого места. Они сочились из стен моей камеры. Лучше бы я умерла, чем видеть, как все перед тобой плавится. Я перестала считать сколько за все это время мне дали таблеток. Смиренно выпивала каждую и бессмысленно смотрела в потолок, как последний укуренный наркоша.
Мои руки все в шрамах. Я пишу кровью на стене, считаю дни. Кусаю руки, чтобы выдавить хоть пару капель. Иногда мне кажется, что во мне скоро совсем не останется крови. Мама, я прощаю тебя. Я уже забыла про тебя.
Мои кошмары оживают. Духи играют со мной, как с пустой марионеткой, я не в силах сопротивляться. Вчера пришел он. Вчера я впервые за год заточения увидела дневной свет. Ко мне никогда никто не приходил. А он сказал, что врач и хочет забрать меня в другую лечебницу. Я никогда так не была счастлива. Он сказал, что его зовут Айдан, что он хочет забрать меня к себе домой, что я медиум, а он на самом деле вампир. Глупости, но я была готова поверить во что угодно, в любые сказки, лишь бы он и правда забрал меня из этого ужасного места. Да я бы даже отдалась ему, если бы потребовалось. Ночью я уже мирно спала на переднем сидении его машины. По привычке прижав колени к груди. Кажется, он накинул на меня свое пальто. Надежда. Разгорается где-то внутри.
Еще не рассвело, а мы были уже в Бергене. Айдан привез меня в свой дом. Я уже забыла, что такое роскошь. Как же там красиво, черт возьми. Я четыре часа отмокала в ванной. Словами не объяснишь, какое это блаженство. Мне вдруг стало так все равно, был ли мой спаситель вампиром или нет, я была обязана ему всем, и готова принять все, что бы он ни сказал. Я даже смирилась с тем, что мне нельзя было покидать его дом. Он говорил, что это опасно, если кто-то еще узнает, что у него дома живет медиум, то будут проблемы. Я соглашалась, лишь кивала головой. Я была безумно счастлива. Первое время. Пока ослепление от свободы не пропало. Тогда я поняла, что мой рассудок все же дал трещину, да и еще какую. Просто там, в лечебнице, это особо не бросалось в глаза. Ко мне вернулись сны, вернулись духи, они снова говорили со мной. Я снова стала с криками просыпаться по ночам. Когда Айдан был дома, он приходил в мою комнату и сидел рядом, держа мою руку. Хотя, может все это мне снилось. Он всегда был такой напряженный. Я понимала, насколько ему сложно со мной и теперь боялась только одного, что снова окажусь в лечебнице для душевнобольных. Но он терпел, снисходительно прощая почти все мои поступки, крики по ночам и битую посуду. Он говорил, что все пройдет. Молча изучал шрамы на моих руках. Мне так всегда было интересно, что же творится в его голове. Но он не говорил. Зато восхитительно играл на фортепьяно.
Знаешь мам, я все простила, все забыла. И отцу передай, не забудь. Я все еще чувствую себя опустошенной, брошенной и одинокой, но все же стало немного лучше. Я все простила, мама. Я все простила. Я все, мам.